финишная прямая. около 4-х месяцев до, пожалуй, самого важного периода моей жизни.

в первый день слишком много раздумий, замыслов. на анализе, когда собрались у рояля всем курсом и начали разбирать форму, типичную для клавесинистов, я вдруг поняла, что привязана к этим ребятам. за 4 года каждый смог раскрыться, найти ту дорогу, которой следует придерживаться дальше. но в глазах все еще просматривается доля сомнений и каких-то страхов. какими бы разными мы ни были, нам удается находиться в пределах одной плоскости. я люблю смеяться, люблю общаться и наблюдать на занятиях за каждым. забавы, фразочки запечатлеваются в памяти. и, наверное, останутся там надолго. "французы развили рондальную форму, англичане занимались вариациями, а у немцев только свои причиндалы".

на музле много говорили об ужасах советского периода. гонения, доносы, клевета, тупое непонимание со стороны правительства. творцы, истинные Гении, неимоверно страдали, но продолжали создавать шедевры. это все настолько жутко… почему? почему людям искусства всегда так непросто? "через тернии к звездам". да только те самые звезды удалось не всем увидеть. забвение, злой рок, конец без предшествующего должного начала: балеты Шостаковича открылись широкой публике через десятки лет, Прокофьев умер в один день с великим Сталиным, о том, что Сергей Сергеевич ушел, знали только близкие. ни заметочки в некрологах! Мейерхольда после ареста и страшных издевательств расстреляли, шпион ведь. кто-то просто (хотя совсем не просто) оказался сломлен напрочь, стал изменять своим принципам (тот же Мосолов: конструктивизм плавно перешел в оды Советам). а этот "забавный" случай чего стоит. в 30-е был создан список композиторов (ровно 100 человек), которые "шли против государства и должны были быть наказаны". в данном списке в первой десятке (после Шостаковича-предводителя, Прокофьева, Мясковского, Свиридова и др.) значился Дмитрий Кабалевский. как-то Сталин, сидя в парикмахерской, занимался просмотром этого самого списка, проставляя напротив каждой фамилии свою подпись. тут из радиоприемника раздалась "песня", очень уж понравившаяся Иосифу Виссарионовичу. мгновенно позвонили на радио, спросив, чья же это музыка. оказалось, звучала ария из оперы Кабалевского. Сталин, взяв ручку, вычеркнул Дмитрия Борисовича. так, волей случая, композитор избежал расправы. сейчас, благо, все не так плохо. но музыкантам все так же сложно выживать в этом мире. слишком много людей, непонимающих и далеких, мешают и препятствуют развитию. "почему пианисты не ходят на оркестр? зачем вам по два рояля в кабинетах?". смешно, конечно.

но не обращать внимания и двигаться дальше. анализировать, слушать и слышать. забавно, что только спустя пару лет я заметила в a'moll-ном 2-ом этюде из 39-го Рахманинова тему dies israel (день гнева). всему свое время. и, наверное, все правильно. так, как должно быть.

когда мои подруги жалуются, что мужчина мало уделяет им времени, встречается с ними только тогда, когда ему скучно, не звонит/не пишет- я всегда говорю - ты для него запасной вариант, знаешь, такая девочка - про запас. он и не посылает тебя, но и, по большому счету, ты ему нахуй не нужна. таких надо посылать и радоваться, что тебя пронесло от такого мудака.

дак вот… в какой момент случилось так, что я сама стала девочкой "про запас"?

ладно. признание проблемы -первый шаг к ее решению. время перемен.

порой начинает казаться, что становится лучше. у тебя всё получается, ты молодец. думаешь: всё смогу. всё хорошо, будет ещё лучше. нет. на самом деле ничего не меняется. твои многочисленные попытки и старания ничего не меняют. ты не меняешься. ты никогда ничего не исправишь, останешься тем же.
твоё сомнение - наивысшая точка счастья. на большее не рассчитывай. всё идёт по кругу. снова и снова и снова. тебе не выбраться, не убежать. не убежать от себя.
другого не будет. пора бы уже и привыкнуть.

Это был конец августа. Неоправданно холодный и ветреный, неожиданно звёздный и такой одинокий.

Я бродил по самому знаменитому бульвару в Берлине и старался отыскать знакомые лица: бездомным псом всматривался в чужие глаза и увязывался за случайными прохожими, пил слишком дорогой кофе и делился мелочью с уличным музыкантом, что на незнакомом языке рассказывал забавные истории. Я не платил за проезд в метро, терялся в узких улицах и прятался от слишком холодного ветра, из-за которого лишь сильнее ныли разбитые колени.

Это был конец августа. Слишком спокойный и пустой, беспричинно тоскливый и - почему-то - твой.

Я - глупец - отправлял тебе фотографии твоего дома, около которого топтался весь день, говорил с твоей голосовой почтой, прося вернуться, и запивал тоску немецким пивом, давясь четвертой по счету бутылкой. Впервые в жизни ездил на двухэтажной электричке, еле втиснувшись в мягкое кресло и прислонившись горячим лбом к холодному стеклу, за которым таял очередной бесполезный день, и каждый раз думал, что, открыв глаза, смогу увидеть тебя в толпе.

В аэропорту никто не махал мне рукой, никто не целовал моих холодных щек и никто не просил остаться. Я уезжал из города, в котором тебя никогда не было; видел людей, с которыми ты никогда не встречалась, и ночевал под окнами дома, в котором ты никогда жила.

Это был август. В кармане пальто я мял так и не отправленное письмо. Потому что в этом городе не было твоего почтового ящика.

Лихорадочно цепляться за каждого, лишь бы забыть себя и не думать о насущном. Больше, больше разговоров. Длинных и коротких, глупых и с претензией на философию, ни к чему не обязывающих и заставляющих переосмыслить свое отношение к собеседнику. Только бы не молчать. Только бы не вспоминать о себе. Погрузиться в чужой мир, в чужие проблемы с головой, будто в омут, и никогда из него не выплывать. Навсегда остаться в его или ее голове. Поселиться в ней, свить уютное гнездышко и больше никогда не возвращаться в себя. Не быть другим, но быть никем, подслушивающим мысли и пытающимся поддержать, дать умный совет, который, конечно же, окажется идиотским. Маленький паразит. Личность-подселенец, которая постарается не создавать проблем. Беглец, забившийся в темный и спокойный угол. Маленькое непонятное существо, укрывшееся от разыгравшейся бури в хитросплетении чужих мыслей и мнений.

Уходитьуходитьуходить
Не собирать вещи, бросать их как есть. Испаряться, исчезать, изглаживаться из памяти всех, с кем хоть раз встречался и перекидывался хоть словом. Меня никогда не было. Вы меня не знали и не видели, мы не были знакомы, не обсуждали ни книги, ни погоду. Вы были. Меня не было. Никогданикогданикогданикогда.

Стук колес. Луна глядит в окно, мешает спать, бежит следом за последним вагоном необычно длинного состава. Это воспоминание. Оно тихое и спокойное, но на дне его плещется затаенная тревога, холодная, как воды скованной ледяной коркой реки. Я есть, но хочу, чтобы меня не было. Чтобы нижняя полка была пуста, чтобы под ней не лежал чемодан, а у подушки не позвякивал колокольчиком не видевший Питера рюкзак. Дорога вникуда. Дорога к саморазрушению и погружению во тьму. Дорога вперед и назад, в 2017 и 2015 одновременно, в январь и апрель-май.

Не продвинулась ни на шаг. Сделала большой круг. Потопталась на месте. Ничего не достигла, ничего не потеряла, но лишила других надежд. Больших надежд и отчаянных чаяний, что теперь так отравляют сознание. Они шепчут, льют яд из склянок прямо на оголенные нервы, отчего боль окутывает, словно одеяло. Проникает в каждую клеточку тела. Заставляет искать спасения в людях. В стуке клавиш, в словах на экране. За каждым словом крик. Я в порядке. Просто небольшие проблемы. Я в порядке. Это не может быть серьезно. Со мной не может этого произойти, ведь так? Я в полном порядке. Просто отпустите. Дайте убежать, спрятаться, исчезнуть. Не умереть, но исчезнуть. Навсегда или на время. Не знаю.
Помогите. Я не справлюсь.
Мне снова нужна она. Доктор. Она знала, помогала. Она говорила правильные вещи, вытягивала из меня что-то страшное и черное, и мне было так больно, и я плакала, а потом перестала к ней приходить, лишь бы не мучиться. Но все по-новой. Все то же. Все по-старому. Мне страшно. Меня не примут. Они будут злиться. Они будут считать меня глупой и неблагодарной, но я просто не могу не могу не могу больше быть здесь. Не могу. Не могу.

господи,
ты есть?